Того самого, у которого Годзиллу тошнит огнем, а Адам с Евой возвращаются в рай, вооруженные ПЗРК. И все это в форме традиционного расписного ковра. Продолжая традицию такого произведения времен Язэпа Дроздовича и Алены Киш, Осипов идет своим собственным путем — через варшавский район Таргувек, через мокрые деревья и артистические свалки — к зданию бывшего завода, где сейчас находятся доставка воды, помещение для пейнтбола, ремонт велосипедов, продажа ванн, букинист и художественные мастерские. Здесь, заварив себе и Сойке чашку брутально черного заливного кофе, Максим в конце концов разлагает все карты: что не нравится в беларусском искусстве и СМИ, как все улучшить и что делать дальше.
Как проходит эмиграция?
У меня сейчас отношения с теми, кто в Беларуси, активнее, чем с теми, кто уехал. Людей внутри страны не волнуют проблемы эмиграции, их интересуют события, политика, культура, культурология. У них есть спрос на мысль. Им не до жаления себя, как в альбоме Вольского «Эмигранты», где герой грустит «з чамаданам пустым у руках». Альбом, кстати, я сам даже дослушать до конца не сумел. Это уже полное ремесленничество, работа на автопилоте.
Вы в последнее время любите выступить с манифестами. Откуда такая форма выражения?
Видимо, я немного потерял умение офигенно писать тексты, так как рисовал и давно ничего не писал. Сейчас я ищу форму, в которой это делать, а получаются у меня манифесты.
На самом деле у нас есть определенная привычка не называть черное черным, а белое белым, размывать, скруглять углы. Быть толерантным к иному мнению, даже если ты на кого-то наезжаешь. Я как раз чувствую нехватку таких текстов, где кто-нибудь придет и начнет жечь. Просто и без политкорректности. И я, с одной стороны, знаю, что получу шквал негатива, а с другой — понимаю, что кому-то сейчас мои мысли будут кстати. Поэтому кто-то меня благодарит, кто-то проклинает, другой смеется.
Что вы критикуете?
Я придерживаюсь такого мнения, что беларусская художественная деятельность как система привыкла к функции обслуживания общества. Это имеет глубокие корни с советских времен, когда у нас был Союз художников, художественные мастерские в каждом городе, производство мозаик, фресок в школах, столовых, других общественных местах. У художников была конкретная функция — эстетизировать жизненное пространство, и государство это оплачивало. Было множество ограничений из-за идеологии и тоталитарного режима, поэтому разные не соответствующие государству вещи писались «в стол». Я помню время, когда после 1991 года эти столы начали открываться, повсюду были выставки, ожидание, что сейчас случится успех.
Действительно, был короткий период, когда весь мир заинтересовался диссидентским искусством советского периода (а его было очень много), но период быстро закончился. Теперь же любопытство теряется еще быстрее. Например, в 2022-м был большой интерес к украинскому искусству, но вскоре этот тренд начал уменьшаться. Тут к войне интерес заканчивается, хотя она продолжается и не прекращается ни на минуту.
Перед выборами 2020-го был период, когда объединились штабы, был короткий подъем, и возникла уйма рисунков, даже живописных работ, мемасики Цеслера, котики Якубовской, бесконечные девушки и парни с бело-краснона-белым флагом валили отовсюду. А потом все начало исчезать. Общество утихло, и художники будто перестали чувствовать запрос. Было странно: вот течение, а вот уже ничего. Сейчас периодически возникают какие-то произведения — преимущественно грустные вещи, где много саможаления, «смутку і жальбы нядолі». Художники будто бежали за обществом, а в идеале должны были бы идти немного спереди.
Художественная деятельность, как и наука — это сфера инноваций, пространство производства новых смыслов и содержания. Даже если в конкретный момент запроса на те содежрания-смыслы не слышно. Вот когда впервые показали айфон, критики совершенно не поняли его: зачем человеку нужен еще один компьютер, только в кармане? А что получилось? Много примеров можно приводить. Книгопечатание вот. Были же времена, что книжки жгли, и авторов тоже. Но инновация ускорила развитие цивилизации.
Мне кажется, что современные художники подсознательно ждут, что у них что-то закажут. «Давайте снимем фильм о 20-м году, а давайте снимем сериал!» И тогда они бегут снимать. Есть какие-то самоустановленные границы, личные факторы, страх задеть чувства или сказать что-то слишком резкое. А ведь художники, базово, имеют такую способность что-то помыслить первыми. Помыслить — нравится мне это слово. Раньше времени, не ко времени.
А не слишком ли большую роль вы на них возлагаете?
Ну это их естественная роль. Другой не было. Художники просто не могут иначе. Вот вам дадут нарисовать совершенно новое, несуществующее существо, и вы нарисуете химеру с хвостом рыбы, крыльями курицы, головой льва. Мы всегда стараемся делать что-то новое из того, что там знакомо и известно. Художники же способны создать новое существо. Они не ремесленники по умолчанию. Мы как общество можем на них возлагать любую ответственность, но они в своей инновационности естественны.
Критика тоже сейчас вялая и грустная?
Мне кажется, как раз критика стала более жесткой, более агрессивной и при этом меткой, но проблема в пространстве, куда ее затолкали. Ее нет в СМИ, ее нужно искать в темных и неудобных местах.
Раньше ты пишешь пост, и если хочешь, чтобы его прочитали как можно больше людей, применяешь какие-то СММ-ные приемы: добавляешь фотокарточку, начинаешь с провокационных фраз… Сейчас все это не работает. Сейчас пост под замком собирает больше комментариев и вызывает большее обсуждение, чем открытый текст. Люди попросту не хотят комментировать то, что видно. Бывает, что пощу новую работу — комментов минимум, а просмотров дофига, причем огромное количество их не от подписчиков моих. Если кого-то что-то триггерит, это обсуждается в маленьких тусовочках и чатиках, на интересную дискуссию можно наткнуться даже в тиктоке.
Раньше было так, что вышел альбом Вольского, ты зашел на «Эксперты.бай» и прочитал четыре профессиональных рецензии и еще три — в комментариях. А сейчас эту критику нужно собирать по каплям повсюду. Но уровень рефлексии сейчас выше, чем был до 20-го года. Произошли определенные события, которые сильно прочистили мозги, люди стали более смелые в оценках, более радикальные. Я считаю, это хорошо. Даже если люди выходят за правила ведения дискуссий, когда доходит до оскорблений, все равно это — хорошо. Возникает что-то, о что можно отрясти, отбить свои мысли. Даже если до слова на букву «б» доходит.
Это какое слово на букву «б»?
Бульбосрач. Я не терплю этот термин. У нас традиционно считается, что мнение личности — это и есть личность. Если ты критикуешь мнение, то ты переходишь на личность. А это уже агрессия, обесценивание и т. д.
Выходит, нет культуры дискуссии?
Нету. Разговор даже с наездами, даже если твое мнение разносится вдребезги, — это все равно дискуссия. А у нас царит формат, когда каждый выражает то, что он думает, презентует себя. Нате — теперь буду смотреть, что вы с этим будете делать. У нас соберутся 5-6 деятелей вокруг проблемы, каждый выложит свое. Национально ориентированные скажут: «Вы не понимаете Позняка», феминистки раскритикуют, что много патриархата и нет феминитивов, молодежь скажет, что здесь все несовременные, тожебеларусы скажут: «А почему мы должны на беларусском?» А что касается сути, то надо еще постараться, чтобы понять, с чего все началось, когда родилось такое явление как срач.
Если человек высказывается вежливо и политкорректно — его игнорируют. Он недоволен и применяет более агрессивную и резкую форму. Тогда на него в конце концов обращают внимание, но обсуждение все равно касается только формы выражения, а не содержания. Мы подавляем в себе интерес к чужим мыслям, если они не совпадают с нашими. А интерес не предусматривает, что мы должны принять эту точку зрения. При этом знания о нем могут обогатить наше мировоззрение.
А можно сегодня быть беларусским художником без какой-либо миссийности?
Так никакой миссийности внутри художественного круга нет, ее никто из художников не чувствует. Главное — есть ли тебе о чем сказать миру. Я когда хожу на выставки как зритель, ищу этого, каких-то неудобных для меня и незнакомых смыслов. Но, честно говоря, редко когда нахожу. Сейчас царят разнообразные формы жаления себя. Как одна моя подруга говорила: собирают свои нюни и развешивают на рождественскую елку.
Много художников выехали за границу. Возможно, они ассимилируются и интегрируются в искусство других европейских стран?
Границы между беларусскими художниками и художниками из других стран не размоются. Мы постоянно будем существовать в различных культурных парадигмах. Ну даже любой художник-космополит, который всячески отграничивается от своего беларусского прошлого, — все равно носитель этого бэкграунда, как бы он ни старался стать здесь «своим», это не так просто. Если ты полностью отрежешь все связи со своей страной, с ее контекстами, контентом, полностью вливаешься в другую страну, ее контексты и истории, сможешь стать ее художником.
Честно могу сказать, что когда я прихожу на европейские выставки современного искусства, я почти ничего не понимаю, могу разве что догадываться. Но от местных тоже слышу о недостатке идей и смыслов.
Что касается наших эмигрантов, существует опасность подхватить болезнь всех эмигрантов: законсервироваться в том состоянии, в котором ты покинул страну и жить так годами. С тем же уровнем сознания, рефлексии, медийными привычками, осознанием реальности. Хотя сегодня много причин, благодаря которым этого можно избежать: способы коммуникации, доступ к различной информации.
Боюсь кого-то обидеть, но я не особо вижу какую-то разницу в искусстве тех, кто остается в Беларуси, и тех, кто уехал. Там это партизанка, скрытые смыслы, а тут — все в лоб, но совсем неглубоко копают. По сути, это два подобных процесса — эмиграция и внутренняя эмиграция. Между ними не такая большая разница, разве что в ощущении безопасности.
Как поменялась ваша частная ситуация, когда вы начали продавать принты, а не только рисованные от руки ковры?
У меня изменилась техника, я стал работать дольше по времени. Раньше один ковер у меня занимал 2-3 недели, теперь же я перешел на меленькие кисточки, совсем маленькие, от которых даже зрение начало портиться. Как я придумал делать принты? Как-то рисовал целый месяц одну работу и понял, что скоро за аренду квартиры платить, а нечем. При этом много людей спрашивают об оригиналах, но не покупают, так как для них это дорого. А принт — это максимально приближенный к оригиналу вариант, он тоже на ткани делается, на фотках вообще идентично выглядит. Ну и появился такой способ поддержки себя.
Возможно, конечно, я иссякну, или люди перестанут приобретать принты. Ну что же, пойду тогда работать на стройку или еще куда.
Вы ведете блог «Я магу ўсё патлумачыць», где вводите в суть своих работ. Как вы получаете отзывы, когда люди неохотно комментируют?
Сейчас времена привата. Люди из Беларуси в основном могут не комментировать, не ставить лайки, даже не быть подписанными, но могут писать сразу в приват. И хорошее, и плохое. Было даже так, что я созвоны делал с совершенно не знакомыми людьми, которым нужно было мое дополнительное объяснение, либо они хотели добавить своих мыслей, проверить их. Мне это нравится. Эти процессы взаимодействия происходят, они не оставляют никакого следа в СМИ. Возможно, поэтому СМИ бессознательно создают картину Беларуси как выжженного поля, по которому прыгает Азаренок. Но процессы происходят и даже ускоряются.
Ну вот и дошли до наездов на медиа.
Я понимаю ситуацию, в которую поставлены медиа. Но любые обстоятельства можно воспринимать и как приговор, и как вызов. Буквально сегодня рассердился, когда зашел посмотреть новости — а там сплошной Азаренок. Даже если он ничего не делает, о нем пишут. Мне иногда хочется всех собрать в одной комнате и прочитать лекцию о пропаганде, датированную, кажется, 30-ми годами, где основной посыл — смысл пропаганды в том, чтобы быть распространенной хоть каким способом. Негативно это будет, позитивно — пофиг. Лишь бы она доминировала над всем.
Поэтому надо помыслить, как делать иначе.
Понравился материал? Поделись с друзьями!
